— Вячеслав Игоревич, дайте, пожалуйста, ещё спирту. Очень надо. Я брату рассказал о его погибшей дочери…
— Вон оно как, — бесцветно отозвался полковник. — Может, здесь сядете? Я скажу, чтобы вас не беспокоили, а сам по делам пойду.
— Нет, мы на улице.
— Как знаете.
Савельев вернулся за столик, с колбой и двумя стопками.
— Давай, помянем ребёнка твоего, Иван. И племянницу мою. Я ведь её тоже любил… Но прежде реши, будешь ли ты пить со своим врагом. Если нет, — Андрей Николаевич достал из наплечной кобуры пистолет, положил на стол перед Никитиным, — вот тебе способ быстро поквитаться в моём лице со всеми сволочами за все твои страдания.
— Убери, — глухо ответил Иван, глядя в сторону остановившимся взглядом. — Не стану я стрелять в своего брата. Не враг ты мне.
Савельев убрал пистолет и плеснул в стопки спирта.
Выпили не чокаясь, как и положено.
Оба закурили и сидели молча, пока Иван не нарушил тягостную тишину:
— Где похоронили?
— Сразу за посёлком. Батюшка отпевал, всё по-христиански сделали.
Никитин коротко кивнул.
Опять замолчали.
— Что с женой?
— Не знаю. Как ушла зимой искать тебя и сына, так и нет никаких вестей. Она с колонной интендантских машин уехала. Колонну расстреляли из засады. Елену среди уб итых не нашли. Но в таких случаях обычно живых не оставляют. Единственная надежда, что по какой-то причине она сошла раньше, чем обстреляли колонну. Так что ничего о ней не знаю… Про Ромку тоже ничего сказать не могу.
— Видел я его в городе, — всё так же глухо ответил Иван. — Ещё до начала этой чёртовой войны. У него с дочкой Наташки Малиновской серьёзно всё. Пожениться собирались. Нашли время…
— А как ты узнал? — спросил Савельев.
— Да как… Жена сказала, что видела их как-то вместе. Ну, я сразу понял, где его искать. Лена-то не знает, что у меня раньше с Наташкой отношения были.
Пошёл к ней, а Ромка на следующее утро с Ксенией пришли. А до этого я с Наташкой… ну, в общем, ты понял…
Савельев кивнул.
Иван продолжил:
— Ну, вот, Ромка и сказал мне, что не простит, чтоб не возвращался я к его матери… И Ксения со своей матерью тоже поругал ась. Ушла с Ромкой куда-то к знакомым, там вместе жили, к нам не приходили вообще. Такие вот дела, брат…
Иван тяжело вздохнул. Помолчал и сказал:
— Я остался у Натальи. Потом она от кого-то узнала, что дочка ушла в лагерь беженцев, и собралась следом. А оказывается, Ксения никуда не уходила. Мы после встретились. Она всё это время в городском госпитале санитаркой была, но не выдержала, решила тоже из города уходить. Я её поддержал. Ещё она сказала, что Ромку мобилизовали и он воюет с вами… — Иван осёкся, — ну, то есть, с федералами.
Потом и меня на фронт отправили, а до этого я на укреплениях городских работал. Ромку, конечно же, не нашёл. Да и где его найдёшь в таком бардаке? Про Наталью и Ксению тоже ничего не знаю. Наверное, они недалеко тут.
Андрей Николаевич кивнул, знаю, мол, про лагерь. И спросил:
— Хочешь, я сделаю запрос в миграционную службу? Наверняка отыщут и Наталь ю, и Ксению.
Никитин опять закурил. После недолгого молчания ответил:
— Нет, Андрей. Сейчас не нужно. Люблю я Наташу очень, поэтому после войны в прежнюю семью уже не вернусь. Как-нибудь объясню всё жене. Надеюсь, она поймёт меня и простит. А не простит, — что ж… Но это всё потом. А сейчас я другого хочу: побывать на могиле дочери и отомстить тем, кто убил её…
— Сможешь воевать против бывших своих? — спросил Савельев, внимательно глянув на понурого брата. — Там ведь Роман.
— Смогу, — твёрдо ответил Никитин. — А Ромка… А что Ромка? Верю, он всё же сможет и захочет понять, если встретимся. Только не знаю, как ему про сестру сказать. Любил он её. Её все любили… Непоседу и хохотушку… — Иван смахнул слёзы, поник головой.
— Может, хватит уже войны, а? Вернёшься ко мне, что-нибудь придумаем. Зачем тебе на фронт? — проникновенно спросил Андрей Николаевич.
— Зачем?! — горько переспросил Иван, вскинул поникшую голову, остро посмотрел и добавил ожесточённо и с болью: — Разве не понятно?! Разве непонятно?!
Глава III
На пулях имён не пишут
Федералы не считаясь с потерями, рвались в Красноярск. Бои кипели уже на городских развалинах, где всё перемешалось невероятно: на одном этаже могли быть федералы, на другом — оппозиционеры, в одном подъезде — одни, в следующем — их противники. Нередко те и другие лоб в лоб сталкивались на улицах или во дворах полуразрушенных домов, выскочив суматошно откуда-нибудь. Стреляли в упор и бросались врукопашную, безжалостно сокрушая тела, отнимая жизни… А иной раз, наскочив друг на друга, постреляв, обменявшись бросками гранат, разбегались по щелям, оставив раненых и убитых…
Бои шли по всему Красноярс ку. Вернувшийся после зимнего потопа в прежнее русло Енисей уносил распухшие трупы прочь из этого ада, но порой тела цеплялись одеждой за затонувшие или севшие на мель расстрелянные, обгорелые баржи, за опоры разрушенных мостов, за отмели у многочисленных островов и, колышимые течением, оставались там, отравляя и без того неживую воду…
За пределами города федералам на нескольких направлениях также удалось форсировать Енисей и закрепиться на его правом берегу, позволяя своим переправляться и разворачиваться для дальнейшего наступления.
Но в иных местах части оппозиционных войск держались насмерть, не отступая ни на километр, тем самым оказываясь в окружении: слева и справа водная преграда форсирована противником, у самих за спиной вода. Выбор невелик: либо отступать и тонуть под пулями наседающего врага, либо драться и умирать на позициях…
Иван Никитин настоял перед старшим братом, чтобы тот поспособствовал в отправке на самую что ни на есть передовую. Никаких доводов Иван слушать не хотел, горя желанием мстить.
Андрей Николаевич уладил с командармом все вопросы, поэтому проблем у Никитина с документами и оформлением не случилось. Он оказался в обычной мотострелковой роте, каких в городе было множество, измотанных боями, обескровленных более чем наполовину, полуголодных, измученных, ожесточённых до предела.
Никитин беспрестанно думал о своём нынешнем положении и не находил ни одного повода, чтобы почувствовать себя предателем. Впрочем, он понимал, другие наверняка посмотрели бы на это иначе, но плевать он хотел на чужое мнение, поэтому ни с кем не делился своими мыслями, поддерживая лишь ровные отношения с новыми товарищами.
И самое главное — он не чувствовал их врагами и воевал бок о бок так, будто с первого дня войны находился на стороне федералов.
Врагами стали бывшие свои.
Иван понимал, все не могут быть виновны в гибели его дочери, но это не имело ни малейшего значения. Он убивал раз за разом, не чувствуя облегчения и успокоения страдающей души.
Остальные бойцы тоже считали его своим. Всё что они знали о новичке, укладывалось во вполне стандартную схему: воевал в другой части, приказом переведён сюда в связи с расформированием прежней.
Первое время к нему приглядывались, оценивали, из какого теста новичок. Но тот сумел быстро зарекомендовать себя.
Случилось это так.
Штурмовали Краевую клиническую больницу, созданную ещё в годы Великой Отечественной. Современный комплекс состоял из множества строений — больших и малых, и одного огромного многоэтажного здания из нескольких корпусов.
Опозеры будто клещами вцепились в эту больницу, отдавая каждый метр с большой кровью.
Комбат матерился, как махровый сапожник. На его направлении произошла за держка, тогда как два батальона соседей смогли продвинуться дальше, зачистить несколько полуразрушенных зданий больничного комплекса и закрепиться в них.
Ротный по рации привычно выслушал поток отборной брани от комбата и отдал единственному оставшемуся в живых командиру взвода лаконичный приказ: вперёд!
Взводный — вчерашний выпускник военного училища, но уже обстрелянный и бывалый, коротко кивнул и пошёл собирать остатки роты. Удалось найти девятнадцать человек — грязных, прокопченных, уставших и угрюмых мужиков и парней. Он довёл до подчинённых давно понятный им приказ и дополнительно сообщил, что вместе с ними по своим направлениям пойдут третья и первая роты. Об этом солдаты тоже знали, так как воевали всё это время рядышком, потому восприняли приказ как формальный. Помалкивали, разумеется, чтобы не злить вышестоящее командование, которое, вероятно, не знало или не желало знать про обескровленные измотанные части, где вся техника давно сожжена, штатная структура в батальонах и ротах тоже давно нарушена, связь хрен поймёшь, как работает, снабжение отвратительное. И при этом от солдат и младших офицеров, не смотря ни на что, требовали продвижения вперёд. Вот они и продвигались, ожесточённо ломая яростное сопротивление опόзеров.
